ПОЭТИЧЕСКИЙ ЧАС ДОБРОТЫ Программа для людей пожилого возраста

 

фото из интернета

ПОЭТИЧЕСКИЙ ЧАС ДОБРОТЫ 

Программа для людей пожилого возраста

ЦЕЛЬ: развитие чувства сострадания, сопереживания, эмпатии ко всему, что нас окружает и к тем, кто от нас зависим.

 

* * *

Пешком и в машинах, и в дождь, и в солнце,

Мы ищем луга, и леса, и воду.

Однако чем больше мы любим природу,

Тем меньше её остаётся …

 

Сегодня мы будем говорить стихами Эдуарда Аркадьевича Асадова о природе, о чувствах животных, о человеческой безответственности, о доброте и сострадании, о стремлении к счастью…

 

ЧАСТЬ 1

Стихи Эдуарда Аркадьевича необыкновенно чувственные, глубоко эмоциональные. Асадову присуще сопереживание своим героям.

 

«Одна из основополагающих черт его поэзии — обостренное чувство справедливости. Воспринимая буквально, как своих личных врагов, злейшие пороки на земле, ведя по ним шквальный огонь из всех поэтических «огневых средств», он как бы протягивает дружескую руку испытавшему горе, оскорбленному или попавшему в беду. Люди признательны ему и за то, что он сумел выразить и передать их самые сокровенные чувства в минуты сомнений, раздумий, радости и любви.

 

...Но настоящая высокая любовь не узка, не локальна, она непременно многоцветна и широка. И если у всего прекрасного нет предела, то разве может быть предел у любви?! И если невозможно, к примеру, восхищаясь звездным небом, оставаться равнодушным, ну скажем, к Венере или Луне, так невозможно, любя природу, не любить все живущее на земле. Вот почему у Эдуарда Асадова много стихов, которые буквально «населены» всевозможными птицами, бабочками, зверями.»

Сергей БАРУЗДИН.

 

(Заранее любителям поэзии раздаются по выбору тексты стихов Асадова, отпечатанные крупным шрифтом, например, 14 или 16. Оговаривается: стихи в большинстве своём объёмные, можно зачитать не полностью, а выбрать самую чувственную часть. В первой части стихи о животных. Во второй - о природе, об отношении человека к Природе, к миру.)

 

1.   Дачники.

2.   *** Люблю я собаку за верный нрав.

3.   Стихи о рыжей дворняге.

4.   Баллада о буланом пенсионере.

5.   Бенгальский тигр.

6.   Яшка.

7.   Медвежонок.

8.   Дикие гуси.

9.   Лебеди.

10.               Пеликан.

11.               Зарянка.

12.               Маленькие герои.

13.               Улетают птицы.

14.               Орёл.

15.               Эфемера вульгарис.

16.               Джумбо.

17.               Девушка и лесовик.

18.               Рыбье счастье.

19.               Комары.

20.               Бычок.

21.               Разные натуры.

 

ЧАСТЬ 2

«Стихи Асадова полны доброты, нежности, философского смысла, они отражают глубинные чувства неравнодушного к чужой боли человека…»

 

«Любое из его стихотворений – торжество смелых и благородных чувств, борьба за любовь бескомпромиссную, трепетную и чистую.»

 

1.   Россия начиналась не с меча!

2.   России.

3.   Лунный вечер.

4.   Подмосковный рассвет.

5.   Лесная река.

6.   Микроклимат.

7.   Тамариск.

8.   Падает снег.

9.   Нежные слова.

10.               Зимняя сказка.

11.               Осенние строки.

12.               Отсчёты времени.

13.               Любим мы друг друга или нет?

14.               Любовь, Измена и Колдун.

15.               Дорожите счастьем, дорожите!

16.               Разговор с небожителями.

17.               Домовой.

18.               Про будущую старость.

19.               Ангелы и бес.

20.               Мне так всегда хотелось верить в Бога.

21.               Наступит ли конец света?

 

 

Слова Асадова: «Иногда меня спрашивают: каким я считаю себя поэтом – гражданским или лирическим – и какие темы мне ближе всего? … Всё, о чём я пишу, считаю лирикой. Я лирик и в гражданских стихах, и в стихах о любви, и в стихах о животных или природе. Во всякое стихотворение я вкладываю кусочек своей души, каждое – пропускаю через сердце…»

 

* * *

Плохой ли, хорошей рождается птица –

Ей всё равно суждено летать.

С человеком же так не случится.

Человеком мало родиться,

Им ещё надо стать.

 

 

РОССИЯ НАЧИНАЛАСЬ НЕ С МЕЧА! Россия начиналась не с меча, Она с косы и плуга начиналась. Не потому, что кровь не горяча, А потому, что русского плеча Ни разу в жизни злоба не касалась...   И стрелами звеневшие бои Лишь прерывали труд ее всегдашний. Недаром конь могучего Ильи Оседлан был хозяином на пашне.   В руках, веселых только от труда, По добродушью иногда не сразу Возмездие вздымалось. Это да. Но жажды крови не было ни разу.   А коли верх одерживали орды, Прости, Россия, беды сыновей. Когда бы не усобицы князей, То как же ордам дали бы по мордам!   Но только подлость радовалась зря. С богатырем недолговечны шутки: Да, можно обмануть богатыря, Но победить — вот это уже дудки!   Ведь это было так же бы смешно, Как, скажем, биться с солнцем и луною, Тому порукой — озеро Чудское, Река Непрядва и Бородино.   И если тьмы тевтонцев иль Батыя Нашли конец на родине моей, То нынешняя гордая Россия Стократ еще прекрасней и сильней!   И в схватке с самой лютою войною Она и ад сумела превозмочь. Тому порукой — города-герои В огнях салюта в праздничную ночь!   И вечно тем сильна моя страна, Что никого нигде не унижала. Ведь доброта сильнее, чем война, Как бескорыстие действеннее жала.   Встает заря, светла и горяча. И будет так вовеки нерушимо. Россия начиналась не с меча, И потому она непобедима!	ДАЧНИКИ 1 Брызгая лужами у ворот, Ветер мчит босиком по улице. Пригорок, как выгнувший спину кот, Под солнцем в сонной дремоте щурится.   Радость взрослых и детворы! Долой все задачи и все задачники! Да здравствуют лодки, грибы, костры! И вот из города, из жары С шумом и грохотом едут дачники.   Родители любят своих ребят И, чтобы глаза малышей блестели, Дарят им кошек, птенцов, щенят, Пускай заботятся и растят. Хорошему учатся с колыбели!   И тащат щенята с ранней зари С хозяев маленьких одеяла. Весь день раздается: — Служи! Замри! — Нет, право же, что там ни говори, А добрых людей на земле немало!   2 Ветер колючий листву сечет И, по-разбойничьи воя, кружит, Хлопья седые швыряет в лужи И превращает их в ломкий лед.   Сады, нахохлившись, засыпают, В тучи закутался небосклон. С грохотом дачники уезжают, Машины, простудно сопя, чихают И рвутся выбраться на бетон.   И слышат только седые тучи Да с крыш галдящее воронье, Как жалобно воет, скулит, мяучит На дачах брошенное зверье.   Откуда им, кинутым, нынче знать, Что в час, когда месяц блеснет в окошке (Должны же ведь дети спокойно спать!), Родители будут бесстыдно лгать О славной судьбе их щенка иль кошки.   Что ж, поиграли — и с глаз долой! Кончилось лето, и кончились чувства. Бездумно меняться вот так душой — Непостижимейшее искусство!   А впрочем, «звери» и не поймут, Сердца их все с тою же верой бьются. Они на крылечках сидят и ждут И верят, глупые, что дождутся...   И падает, падает до зари, Как саван, снежное покрывало... Конечно же, что там ни говори, А «добрых» людей на земле немало! 1972 г.
РОССИИ Ты так всегда доверчива, Россия, Что, право, просто оторопь берет. Еще с времен Тимура и Батыя Тебя, хитря, терзали силы злые И грубо унижали твой народ.   Великая трагедия твоя Вторично в мире сыщется едва ли: Ты помнишь, как удельные князья, В звериной злобе, отчие края Врагам без сожаленья предавали?!   Народ мой добрый! Сколько ты страдал, От хитрых козней со своим доверьем! Ведь Рюрика на Русь никто не звал. Он сам с дружиной Новгород подмял Посулами, мечом и лицемерьем!   Тебе ж внушали испокон веков, Что будто сам ты, небогат умами, Слал к Рюрику с поклонами послов: «Идите, княже, володейте нами!»   И как случилось так, что триста лет После Петра в России на престоле, Вот именно, ведь целых триста лет! Сидели люди, в ком ни капли нет Ни русской крови, ни души, ни боли!   И сколько раз среди смертельной мглы Навек ложились в Альпах ли, в Карпатах За чью-то спесь и пышные столы Суворова могучие орлы, Брусилова бесстрашные солдаты.   И в ком, скажите, сердце закипело? Когда тебя, лишая всякой воли, Хлыстами крепостничества пороли, А ты, сжав зубы, каменно терпела?   Когда ж, устав от захребетной гнили, Ты бунтовала гневно и сурово, Тебе со Стенькой голову рубили И устрашали кровью Пугачева.   В семнадцатом же тяжкие загадки Ты, добрая, распутать не сумела. С какою целью и за чьи порядки Твоих сынов столкнули в смертной схватке, Разбив народ на «красных» и на «белых».   Казалось, цели — лучшие на свете: «Свобода, братство, равенство труда!» Но все богатыри просты, как дети, И в этом их великая беда.   Высокие святые идеалы Как пыль смело коварством и свинцом, И все свободы смяло и попрало «Отца народов» твердым сапогом.   И все же, все же много лет спустя Ты вновь зажглась от пламени плакатов, И вновь ты, героиня и дитя, Поверила в посулы «демократов».   А «демократы», господи прости, Всего-то и умели от рожденья, Что в свой карман отчаянно грести И всех толкать в пучину разоренья.   А что в недавнем прошлом, например? Какие честь, достоинство и слава? Была у нас страна СССР — Великая и гордая держава.   Но ведь никак же допустить нельзя, Чтоб жить стране без горя и тревоги! Нашлись же вновь «удельные князья», А впрочем, нет! Какие там «князья»! Сплошные крикуны и демагоги!   И как же нужно было развалить! И растащить все силы и богатства, Чтоб нынче с ней не то что говорить, А даже и не думают считаться!   И сколько ж нужно было провести Лихих законов, бьющих злее палки, Чтоб мощную державу довести До положенья жалкой приживалки!   И, далее, уже без остановки, Они, цинично попирая труд, К заморским дядям тащат и везут Леса и недра наши по дешевке!   Да, Русь всегда доверчива. Все так. Но сколько раз в истории случалось, Как ни ломал, как ни тиранил враг, Она всегда, рассеивая мрак, Как птица Феникс, снова возрождалась!   А если так, то, значит, и теперь Все непременно доброе случится, И от обид, от горя и потерь Россия на куски не разлетится!   И грянет час, хоть скорый, хоть не скорый, Когда Россия встанет во весь рост. Могучая, от недр до самых звезд И сбросит с плеч деляческие своры!   Подымет к солнцу благодарный взор, Сквозь искры слез, взволнованный и чистый И вновь обнимет любящих сестер, Всех, с кем с недавних и недобрых пор Так злобно разлучили шовинисты!   Не знаю, доживем мы или нет До этих дней, мои родные люди, Но твердо верю: загорится свет, Но точно знаю: возрожденье будет!   Когда наступят эти времена? Судить не мне. Но разлетятся тучи! И знаю твердо: правдой зажжена, Еще предстанет всем моя страна И гордой, и великой, и могучей!	*** Люблю я собаку за верный нрав. За то, что, всю душу тебе отдав, В голоде, в холоде или разлуке Не лижет собака чужие руки.   У кошки-дуры характер иной. Кошку погладить может любой. Погладил — и кошка в то же мгновенье, Мурлыча, прыгает на колени.   Выгнет спину, трется о руку, Щурясь кокетливо и близоруко. Кошке дешевая ласка не стыдна, Глупое сердце недальновидно.   От ласки кошачьей душа не согрета. За крохи немного дают взамен: Едва лишь наскучит мурлыканье это — Встанут и сбросят ее с колен.   Собаки умеют верно дружить, Не то что кошки — лентяйки и дуры. Так стоит ли, право, кошек любить И тех, в ком живут кошачьи натуры?! 1958 г.                   СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ Хозяин погладил рукою Лохматую рыжую спину: — Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою, Но все же тебя я покину.   Швырнул под скамейку ошейник И скрылся под гулким навесом, Где пестрый людской муравейник Вливался в вагоны экспресса.   Собака не взвыла ни разу, И лишь за знакомой спиною Следили два карие глаза С почти человечьей тоскою.   Старик у вокзального входа Сказал: — Что? Оставлен, бедняга? Эх, будь ты хорошей породы... А то ведь простая дворняга!   Огонь над трубой заметался, Взревел паровоз что есть мочи, На месте, как бык, потоптался И ринулся в непогодь ночи.   В вагонах, забыв передряги, Курили, смеялись, дремали... Тут, видно, о рыжей дворняге Не думали, не вспоминали.   Не ведал хозяин, что где-то По шпалам, из сил выбиваясь, За красным мелькающим светом Собака бежит, задыхаясь!   Споткнувшись, кидается снова, В кровь лапы о камни разбиты, Что выпрыгнуть сердце готово Наружу из пасти раскрытой!   Не ведал хозяин, что силы Вдруг разом оставили тело И, стукнувшись лбом о перила, Собака под мост полетела...   Труп волны снесли под коряги... Старик! Ты не знаешь природы: Ведь может быть тело дворняги, А сердце — чистейшей породы! 1948 г
ЛУННЫЙ ВЕЧЕР Закат хрустально-алый мост Над речкой воздвигает, И вверх в сопровожденье звезд Луна, поднявшись в полный рост, Торжественно шагает.   Ей все принадлежат сердца И замки на планете, А у тебя же ни дворца, И, кроме одного певца, Нет никого на свете.   Но это, право, не беда, Взвей гордость, словно стяг, Один, он тоже иногда Уж не такой пустяк!   Готов я верить и любить, О       бедах не трубя. Одно не знаю: как мне быть? Какую песню сочинить, Достойную тебя?   Твои слова, улыбки, взгляд Я в сердце собирал, И, встреться мы лет сто назад, Я так бы написал:   Всегда поэзии полна, То холодна, то страстна, Ты — как полночная луна Таинственно-прекрасна!   А впрочем, и средь наших дней Горит живая сила: И горделиво-светлой ей Ты, с строгой скромностью своей, Навряд ли б уступила.   Ведь гордо-чистая луна Средь всех других планет Одной лишь стороной видна, Другой как словно нет.   А та, другая, для кого, Где все темно и строго? Для неба или для того, Кто всех дороже. Для него — Сверхдруга или бога!   Луна одна и ты — одна. И знаю я: твой взгляд, Твоя дневная сторона И звездно-тайная страна Лишь мне принадлежат!   И так как в верности своей Ты, как луна, тверда, Живи ж средь песен и людей И ныне, и всегда!   А если вечность обойдет Капризно стороною И бабка старая придет С железною клюкою,   Ну что ж, не нам белеть, как снег! Мир вечен — как замечено. Как горы, как движенье рек. В моих стихах тебе навек Бессмертье обеспечено!	БАЛЛАДА О БУЛАНОМ ПЕНСИОНЕРЕ Среди пахучей луговой травы Недвижный он стоит, как изваяние, Стоит, не подымая головы, Сквозь дрему слыша птичье щебетанье.   Цветы, ручьи... Ему-то что за дело! Он слишком стар, чтоб радоваться им: Облезла грива, морда поседела, Губа отвисла, взгляд подернул дым...   Трудился он, покуда были силы, Пока однажды, посреди дороги, Не подкачали старческие жилы, Не подвели натруженные ноги.   Тогда решили люди: «Хватит, милый! Ты хлеб возил и веялки крутил. Теперь ты — конь без лошадиной силы, Но ты свой отдых честно заслужил!»   Он был на фронте боевым конем, Конем рабочим слыл, для всех примером. Теперь каким-то добрым шутником Он прозван был в селе Пенсионером.   Пускай зовут. Ему-то что за дело?! Он чуток только к недугам своим: Облезла грива, морда поседела, Губа отвисла, взгляд подернул дым...   Стоит и дремлет конь среди ромашек, А сны плывут и рвутся без конца... Быть может, под седлом сейчас он пляшет Под грохот мин на берегу Донца.   «Марш-марш!» — сквозь дым доваторский бросок. Но чует конь, пластаясь на скаку, Как старшина схватился за луку, С коротким стоном выронив клинок...   И верный конь не выдал старшины, Он друга спас, он в ночь ушел карьером. Теперь он стар... Он часто видит сны. Его зовут в селе Пенсионером...   Дни что возы: они ползут во мгле... Вкус притупился, клевер — как бумага, И, кажется, ничто уж на земле Не оживит и не встряхнет конягу.   Но как-то раз, округу пробуждая, В рассветный час раздался стук и звон. То по шоссе, маневры совершая, Входил в деревню конный эскадрон.   И над садами, над уснувшим плесом, Где в камышах бормочет коростель, Рассыпалась трубы медноголосой Горячая раскатистая трель.   Как от удара, вздрогнул старый конь! Он разом встрепенулся, задрожал, По сонным жилам пробежал огонь, И он вдруг, вскинув голову, заржал.   Потом пошел. Нет, нет, он поскакал! Нет, полетел! Под ним земля качалась, Подковами он пламень высекал! По крайней мере, так ему казалось...   Взглянул и вскинул брови эскадронный: Стараясь строго соблюдать равненье, Шел конь без седока и снаряженья, Пристроившись в хвосте его колонны.   И молвил он: — А толк ведь есть в коне! Как видно, он знаком с военным строем. — И, старика похлопав по спине, Он весело сказал: Привет героям!   Четыре дня в селе стоял отряд. Пенсионер то навещал обозы, То с важным видом обходил наряд, То шел на стрельбы, то на рубку лозы.   Он сразу словно весь помолодел: Стоял ровнее, шел — не спотыкался, Как будто шкуру новую надел, В живой воде как будто искупался!   В вечерний час, когда закат вставал, Трубы пронесся серебристый звон: То навсегда деревню покидал, Пыля проселком, конный эскадрон.   «Марш-марш!» И только холодок в груди, Да ветра свист, да бешеный карьер! И разом все осталось позади: Дома, сады и конь Пенсионер.   Горел камыш, закатом обагренный, Упругий шлях подковами звенел. Взглянул назад веселый эскадронный,  Взглянул назад — и тотчас потемнел:   С холма, следя за бешеным аллюром, На фоне догорающего дня Темнела одинокая фигура Вдруг снова постаревшего коня...
ПОДМОСКОВНЫЙ РАССВЕТ Кристине Асадовой До чего ж рассвет сегодня звонок В пенисто-вишневых облаках. Он сейчас, как маленький ребенок, Улыбнулся радостно спросонок У природы в ласковых руках.   А внизу туман то валом катится, То медведем пляшет у реки, Ежится рябинка в легком платьице, Спят, сутулясь, клены-старики.   Яркая зарянка в небо прямо Золотую ввинчивает трель, И с болот, как по сигналу, с гамом Вскинулась гусиная метель.   Ни страшинки, а сплошная вера В солнце, в жизнь и в доброту лесов. И ни бурь, ни пули браконьера, А лишь чистый, без границ и меры, Густо-пряный аромат лугов.   И бежит по дачному порядку Физкультурно резвый ветерок, То подпрыгнет, то пойдет вприсядку, То швырнет, как бы играя в прятки, В занавеску сонную песок.   Дверь веранды пропищала тонко, И, сощурясь, вышла на крыльцо, Как букетик, крошечка-девчонка, В солнечных накрапушках лицо.   Вдоль перил две синие букашки Что-то ищут важное, свое. А у ног — смеющиеся кашки, Огненные маки да ромашки, Как на новом платьице ее!   И от этой буйной пестроты Девочка смешливо удивляется: То ль цветы к ней забрались на платьице, То ли с платья прыгают цветы?   Стоголосо птахи заливаются, В ореолах песенных горя, А заря все выше поднимается, Чистая и добрая заря.   Бабочке панамкою маша, Девочка заливисто смеется. Аистенком тополь в небо рвется. Отчего же словно бы сожмется Вдруг на краткий миг моя душа?   Что поделать! Память виновата. Словно штык, царапнула она, Что в такой вот день давно когда-то (Не избыть из сердца этой даты!) Черным дымом вскинулась война...   Не хочу, не надо, не согласен! Этого не смеют повторить! Вон как купол беспредельно ясен, Как упруга солнечная нить.   Новый день берет свои права, Мышцами веселыми играя. А за ним — цветущая Москва, Шумная и солнцем залитая.   Не вернутся дымные года. Вырастай и смело к счастью взвейся, Смейся, моя маленькая, смейся, Это все навечно, навсегда! 1980 г.	БЕНГАЛЬСКИЙ ТИГР Весь жар отдавая бегу, В залитый солнцем мир Прыжками мчался по снегу Громадный бенгальский тигр.   Сзади — пальба, погоня, Шум станционных путей, Сбитая дверь вагона, Паника сторожей...   Клыки обнажились грозно, Сужен колючий взгляд. Поздно, слышите, поздно! Не будет пути назад!   Жгла память его, как угли, И часто ночами, в плену, Он видел родные джунгли, Аистов и луну.   Стада антилоп осторожных, Важных слонов у реки, — И было дышать невозможно От горечи и тоски!   Так месяцы шли и годы. Но вышла оплошность — и вот, Едва почуяв свободу, Он тело метнул вперед!   Промчал полосатой птицей Сквозь крики, пальбу и страх. И вот только снег дымится Да ветер свистит в ушах!   В сердце восторг, не злоба! Сосны, кусты, завал... Проваливаясь в сугробы, Он все бежал, бежал...   Бежал, хоть уже по жилам Холодный катил озноб, Все крепче лапы сводило, И все тяжелее было Брать каждый новый сугроб.   Чувствовал: коченеет. А может, назад, где ждут? Там встретят его, согреют, Согреют... и вновь запрут...   Все дальше следы уходят В морозную тишину. Видно, смерть на свободе Лучше, чем жизнь в плену?!   Следы через все преграды Упрямо идут вперед. Не ждите его. Не надо. Обратно он не придет!
ЛЕСНАЯ РЕКА Василию Фёдорову Пускай не качает она кораблей, Не режет плечом волну океана, Но есть первозданное что-то в ней, Что-то от Шишкина и Левитана.   Течет она медленно век за веком, В холодных омутах глубока. И — ни единого человека, Ни всплеска, ни удочки рыбака...   В ажурной солнечной паутине, Под шорох ветра и шум ветвей Течет, отливая небесной синью, Намытой жгутами тугих дождей.   Так крепок и густ травяной настой, Что черпай хоть ложкой его столовой! Налим лупоглазый, почти пудовый, Жует колокольчики над водой...   Березка пригнулась в густой траве. Жарко. Сейчас она искупается! Но платье застряло на голове, Бьется под ветром и не снимается.   Над заводью вскинул рога сохатый И замер пружинисто и хитро, И только с морды его губатой Падает звонкое серебро.   На дне, неподвижно, как для парада, Уставясь носами в одну струю, Стоят головли черноспинным рядом, Как кони в едином литом строю.   Рябина, красуясь, грустит в тиши И в воду смотрится то и дело: Сережки рубиновые надела, Да кто ж их оценит в такой глуши?!   Букашка летит не спеша на свет, И зяблик у речки пришел в волненье. Он клюнул букашкино отраженье И изумился: букашки нет!   Удобно устроившись на суку, Кукушка ватагу грибов считает. Но, сбившись, мгновение отдыхает И снова упрямо: «Ку-ку, ку-ку!»   А дунет к вечеру холодком — По глади речной пробегут барашки, Как по озябшей спине мурашки, И речка потянется перед сном.   Послушает ласково и устало, Как перепел выкрикнет: «Спать пора!» Расправит туманное одеяло И тихо укроется до утра.   Россия степная, Россия озерная, С ковыльной бескрайнею стороной, Россия холмистая, мшистая, горная, Ты вся дорога мне! И все же, бесспорно я, Всех больше люблю тебя вот такой!   Такой: с иван-чаем, с морошкой хрусткой В хмельном и смолистом твоем раю, С далекой задумчивой песней русской, С безвестной речушкой в лесном краю.   И вечно с тобой я в любой напасти, И в солнечных брызгах, и в черной мгле, И нет мне уже без тебя ни счастья, Ни песни, ни радости на земле! 1971 г.	ЯШКА Учебно-егерский пункт в Мытищах, В еловой роще, не виден глазу. И все же долго его не ищут. Едва лишь спросишь — покажут сразу.   Еще бы! Ведь там не тихие пташки, Тут место веселое, даже слишком. Здесь травят собак на косматого мишку И на лису — глазастого Яшку.   Их кормят и держат отнюдь не зря, На них тренируют охотничьих псов, Они, как здесь острят егеря, «Учебные шкуры» для их зубов!   Ночь для Яшки всего дороже: В сарае тихо, покой и жизнь... Он может вздремнуть, подкрепиться может, Он знает, что ночью не потревожат,   А солнце встанет — тогда держись! Егерь лапищей Яшку сгребет И вынесет на заре из сарая, Туда, где толпа возбужденно ждет И рвутся собаки, визжа и лая.   Брошенный в нору, Яшка сжимается. Слыша, как рядом, у двух ракит, Лайки, рыча, на медведя кидаются, А он, сопя, от них отбивается И только цепью своей гремит.   И все же, все же ему, косолапому, Полегче. Ведь — силища... Отмахнется... Яшка в глину уперся лапами И весь подобрался: сейчас начнется.   И впрямь: уж галдят, окружая нору, Мужчины и дамы в плащах и шляпах, Дети при мамах, дети при папах, А с ними, лисий учуя запах, Фоксы и таксы — рычащей сворой.   Лихие «охотники» и «охотницы», Ружья-то в руках не державшие даже, О песьем дипломе сейчас заботятся, Орут и азартно зонтами машут.   Интеллигентные вроде люди! Ну где же облик ваш человечий? —       Поставят «четверку», — слышатся речи, — Если пес лису покалечит. —       А если задушит, «пятерка» будет!   Двадцать собак и хозяев двадцать Рвутся в азарте и дышат тяжко. И все они, все они — двадцать и двадцать — На одного небольшого Яшку!   Собаки? Собаки не виноваты! Здесь люди... А впрочем, какие люди?! И Яшка стоит, как стоят солдаты, Он знает, пощады не жди. Не будет!   Одна за другой вползают собаки, Одна за другой, одна за другой... И Яшка катается с ними в драке, Израненный, вновь встречает атаки И бьется отчаянно, как герой!   А сверху, через стеклянную крышу, — Десятки пылающих лиц и глаз, Как в Древнем Риме, страстями дышат: —       Грызи, Меркурий! Смелее! Фас!   Ну, кажется, все... Доконали вроде!.. И тут звенящий мальчиший крик: —       Не смейте! Хватит! Назад, уроды! — И хохот: — Видать, сробел ученик!   Егерь Яшкину шею потрогал, Смыл кровь... — Вроде дышит еще... молодец! Предшественник твой протянул немного. Ты дольше послужишь. Живуч, стервец!   День помутневший в овраг сползает, Небо зажглось светляками ночными, Они надо всеми равно сияют, Над добрыми душами и над злыми...   Лишь, может, чуть ласковей смотрят туда, Где в старом сарае, при егерском доме, Маленький Яшка спит на соломе, Весь в шрамах от носа и до хвоста.   Ночь для Яшки всего дороже: Он может двигаться, есть, дремать, Он знает, что ночью не потревожат, А утро придет, не прийти не может, Но лучше про утро не вспоминать!   Все будет снова — и лай, и топот, И деться некуда — стой! Дерись! Пока однажды под свист и гогот Не оборвется Яшкина жизнь.   Сейчас он дремлет, глуша тоску... Он — зверь. А звери не просят пощады... Я знаю: браниться нельзя, не надо, Но тут, хоть режьте меня, не могу!   И тем, кто забыл гуманность людей, Кричу я, исполненный острой горечи: — Довольно калечить души детей! Не смейте мучить животных, сволочи!
МИКРОКЛИМАТ День и ночь за окном обложные дожди, Все промокло насквозь: и леса, и птицы. В эту пору, конечно, ни почты не жди, Да и вряд ли какой-нибудь гость постучится.   Реки хмуро бурлят, пузырятся пруды. Все дождем заштриховано, скрыто и смыто. На кого и за что так природа сердита И откуда берет она столько воды?!   Небо, замысла скверного не тая, Все залить вознамерилось в пух и прах. Даже странно представить, что есть края, Где почти и не ведают о дождях.   Где сгорают в горячих песках следы И ни пятнышка туч в небесах седых, Где родник или просто стакан воды Часто ценят превыше всех благ земных.   Дождь тоской заливает луга и выси, Лужи, холод да злющие комары. Но душа моя с юности не зависит Ни от хмурых дождей, ни от злой жары.   И какой не придумает финт природа, Не навеет ни холод она, ни сплин. Ведь зависит внутри у меня погода От иных, совершенно иных причин.   Вот он — мудрый и очень простой секрет: Если что-то хорошее вдруг свершилось, Как погода бы яростно ни бесилась, В моем сердце хохочет весенний свет!   Но хоть трижды будь ласковою природа, Только если тоска тебя вдруг грызет, То в душе совершенно не та погода, В ней тогда и бураны, и снег, и лед.   Дождь гвоздит по земле, и промозглый ветер Плющит капли о стекла и рвет кусты. Он не знает, чудак, о прекрасном лете, О       моем, о веселом и добром лете, Где живет красота, и любовь, и ты...	МЕДВЕЖОНОК Беспощадный выстрел был и меткий. Мать осела, зарычав негромко. Боль, веревки, скрип телеги, клетка... Все как страшный сон для медвежонка.   Город суетливый, непонятный, Зоопарк — зеленая тюрьма, Публика снует туда-обратно, За оградой высятся дома.   Солнца блеск, смеющиеся губы, Возгласы, катанье на лошадке. Сбросить бы свою медвежью шубу И бежать в тайгу во все лопатки!   Вспомнил мать и сладкий мед пчелы, И заныло сердце медвежонка, Носом, словно мокрая клеенка, Он, сопя, обнюхивал углы.   Если в клетку из тайги попасть, Как тесна и как противна клетка! Медвежонок грыз стальную сетку И до крови расцарапал пасть.   Боль, обида — все смешалось в сердце. Он, рыча, корябал доски пола, Бил с размаху лапой в стены, дверцу Под нестройный гул толпы веселой.   Кто-то произнес: — Глядите в оба! Надо стать подальше, полукругом. Невелик еще, а сколько злобы! Ишь, какая лютая зверюга!   Силищи да ярости в нем сколько, Попадись-ка в лапы — разорвет! — А «зверюге» надо было только С плачем ткнуться матери в живот.
ТАМАРИСК В горах, где вьюга как кнутом сечет, А летом зной вершины раскаляет, И где ничто издревле не живет, Одна колючка горная растет И та — к июлю насмерть выгорает.   И лишь один средь холода и зноя Идет на бой и сумасшедший риск, Не знающий уюта и покоя, Отчаянно-упрямый тамариск!   О, сколько надо силы и отваги, Чтоб здесь — на обжигающем ветру, Практически почти без капли влаги, Стоять вот так и в стужу и в жару!   Стоять, вцепясь в глухой гранит корнями, С гортанными орлами наравне, И дерзко темно-синими глазами Смеяться звездам, солнцу и луне!   Стоять, чтобы дышать — не надышаться Солоноватой яростью ветров И с гордым наслажденьем любоваться Шаманской пляской вздыбленных штормов!   И диких пчел по-братски год за годом Как смельчаков приветствовать в тиши, Чтоб отдавать нектар своей души Для жарких капель солнечного меда!   Всего ж важней на крутизне скалистой Ему вот так отчаянно стоять, Чтобы простор страны прозрачно-чистый, Как свет свободы радостно-лучистый, Всем существом упрямым ощущать!   Жить, ни о чем уже не сожалея, В жару и стынь для счастья и борьбы! Наверно, нету на земле труднее И вместе с тем прекраснее судьбы! 18 июля 1986 г. Голицыно — Красновидово	ДИКИЕ ГУСИ (Лирическая быль) С утра покинув приозерный луг, Летели гуси дикие на юг. А позади за ниткою гусиной Спешил на юг косяк перепелиный.   Все позади: простуженный ночлег, И ржавый лист, и первый мокрый снег... А там, на юге, пальмы и ракушки И в теплом Ниле теплые лягушки.   Вперед! Вперед! Дорога далека, Все крепче холод, гуще облака, Меняется погода, ветер злей, И что ни взмах, то крылья тяжелей.   Смеркается... Все резче ветер в грудь, Слабеют силы, нет, не дотянуть! И тут протяжно крикнул головной: —       Под нами море! Следуйте за мной!   Скорее вниз! Скорей, внизу вода! А это значит — отдых и еда! — Но следом вдруг пошли перепела. —       А вы куда? Вода для вас — беда!   Да, видно, на миру и смерть красна. Жить можно разно. Смерть — всегда одна!.. Нет больше сил... И шли перепела Туда, где волны, где покой и мгла.   К рассвету все замолкло... тишина... Медлительная, важная луна, Опутав звезды сетью золотой, Загадочно повисла над водой.   А в это время из далеких вод Домой, к Одессе, к гавани своей, Бесшумно шел красавец турбоход, Блестя глазами бортовых огней.   Вдруг вахтенный, стоявший с рулевым, Взглянул за борт и замер недвижим. Потом присвистнул: — Шут меня дери! Вот чудеса! Ты только посмотри!   В лучах зари, забыв привычный страх, Качались гуси молча на волнах. У каждого в усталой тишине По спящей перепелке на спине...   Сводило горло... Так хотелось есть!.. А рыб вокруг — вовек не перечесть! Но ни один за рыбой не нырнул И друга в глубину не окунул.   Вставал над морем искрометный круг, Летели гуси дикие на юг. А позади за ниткою гусиной Спешил на юг косяк перепелиный.   Летели гуси в огненный рассвет, А с корабля смотрели им вослед, — Как на смотру — ладонь у козырька, — Два вахтенных — бывалых моряка. 1964 г.
ПАДАЕТ СНЕГ Падает снег, падает снег — Тысячи белых ежат... А по дороге идет человек, И губы его дрожат.   Мороз под шагами хрустит, как соль, Лицо человека — обида и боль, В зрачках два черных тревожных флажка Выбросила тоска.   Измена? Мечты ли разбитой звон? Друг ли с подлой душой? Знает об этом только он Да кто-то еще другой.   Случись катастрофа, пожар, беда — Звонки тишину встревожат. У нас милиция есть всегда И «Скорая помощь» тоже.   А если просто: падает снег, И тормоза не визжат, А если просто идет человек, И губы его дрожат?   А если в глазах у него тоска — Два горьких черных флажка? Какие звонки и сигналы есть, Чтоб подали людям весть?!   И разве тут может в расчет идти Какой-то там этикет, Удобно иль нет к нему подойти, Знаком ты с ним или нет?   Падает снег, падает снег, По стеклам шуршит узорным. А сквозь метель идет человек, И снег ему кажется черным...   И если встретишь его в пути, Пусть вздрогнет в душе звонок, Рванись к нему сквозь людской поток. Останови! Подойди! 1964 г.	ЛЕБЕДИ Гордые шеи изогнуты круто, В гипсе, фарфоре молчат они хмуро. Смотрят с открыток, глядят с абажуров, Став украшеньем дурного уюта.   Если хозяйку-кокетку порой «Лебедью» гость за столом назовет, Птицы незримо качнут головой: Что, мол, он знает и что он поймет?!   ...Солнце садилось меж бронзовых скал, Лебедь на жесткой траве умирал. Дробь браконьера иль когти орла? Смерть — это смерть, оплошал — и нашла!   Дрогнул, прилег и застыл, недвижим. Алая бусинка с клюва сползла... Долго стояла подруга над ним И наконец поняла!..   Разума птицам немного дано, Горе ж и птицу сражает как гром. Все, кому в мире любить суждено, Разве тоскуют умом?   Сердца однолюбов связаны туго: Вместе навек судьба и полет, И даже смерть, убивая друга, Их дружбы не разорвет.   В лучах багровеет скальный гранит. Лебедь на жесткой траве лежит. А по спирали в зенит упруго Кругами уходит его подруга.   Чуть слышно донесся гортанный крик, Белый комок над бездной повис, Затем он дрогнул, а через миг Метнулся отвесно на скалы вниз.   ...Тонкие шеи изогнуты круто, В гипсе, фарфоре молчат они хмуро. Смотрят с открыток, глядят с абажуров, Став украшеньем дурного уюта.   Но сквозь фокстроты, сквозь шторы из ситца Слышу я крыльев стремительных свист, Вижу красивую гордую птицу, Камнем на землю летящую вниз.
НЕЖНЫЕ СЛОВА Толи мы сердцами остываем, То ль забита прозой голова, Только мы все реже вспоминаем Светлые и нежные слова.   Словно в эру плазмы и нейтронов, В гордый век космических высот Нежные слова, как граммофоны, Отжили и списаны в расход.   Только мы здесь, видимо, слукавили Или что-то около того: Вот слова же бранные оставили, Сберегли ведь все до одного!   Впрочем, сколько человек не бегает Средь житейских бурь и суеты, Только сердце все равно потребует Рано или поздно красоты.   Не зазря ж оно ему дается! Как ты ни толкай его во мглу, А оно возьмет и повернется Вновь, как компас, к ласке и теплу.   Говорят, любовь немногословна: Пострадай, подумай, раскуси... Это все, по-моему, условно, Мы же люди, мы не караси!   И не очень это справедливо — Верить в молчаливую любовь. Разве молчуны всегда правдивы? Лгут ведь часто и без лишних слов!   Чувства могут при словах отсутствовать. Может быть и все наоборот. Ну а если говорить и чувствовать? Разве плохо говорить и чувствовать? Разве сердце этого не ждет?   Что для нас лимон без аромата? Витамин, не более того. Что такое небо без заката? Что без песен птица? Ничего!   Пусть слова сверкают золотинками, И не год, не два, а целый век! Человек не может жить инстинктами, Человек — на то и человек!   И уж коль действительно хотите, Чтоб звенела счастьем голова, Ничего-то в сердце не таите, Говорите, люди, говорите Самые хорошие слова! 1970 г.	ПЕЛИКАН Смешная птица пеликан: Он грузный, неуклюжий, Громадный клюв, как ятаган, И зоб — тугой, как барабан, Набитый впрок на ужин...   Гнездо в кустах на островке, В гнезде птенцы галдят, Ныряет мама в озерке, А он стоит невдалеке, Как сторож и солдат.   Потом он, голову пригнув, Распахивает клюв. И, сунув шейки, как в трубу, Птенцы в его зобу Хватают жадно, кто быстрей, Хрустящих окуней.   А степь с утра и до утра Все суше и мрачнее. Стоит безбожная жара, И даже кончики пера Черны от суховея.   Трещат сухие камыши... Жара — хоть не дыши! Как хищный беркут над землей, Парит тяжелый зной.   И вот на месте озерка — Один засохший ил. Воды ни капли, ни глотка. Ну хоть бы лужица пока! Ну хоть бы дождь полил!   Птенцы затихли. Не кричат. Они как будто тают... Чуть только лапами дрожат Да клювы раскрывают.   Сказали ветры: «Ливню быть. Но позже, не сейчас». Птенцы ж глазами просят: «Пить!» Им не дождаться, не дожить. Ведь дорог каждый час!   Но стой, беда! Спасенье есть, Как радость, настоящее, Оно в груди отца, вот здесь! Живое и горящее.   Он их спасет любой ценой, Великою любовью. Не чудом, не водой живой, А выше, чем живой водой, — Своей живою кровью.   Привстал на лапах пеликан, Глазами мир обвел И клювом грудь себе вспорол, А клюв как ятаган!   Сложились крылья-паруса, Доплыв до высшей цели, Светлели детские глаза, Отцовские — тускнели...   Смешная птица пеликан: Он грузный, неуклюжий, Громадный клюв, как ятаган, И зоб — тугой, как барабан, Набитый впрок на ужин...   Пусть так. Но я скажу иным Гогочущим болванам: — Снимите шапки перед ним, Перед зобастым и смешным, Нескладным пеликаном!
ЗИМНЯЯ СКАЗКА Метелица, как медведица, Весь вечер буянит зло, То воет внизу под лестницей, То лапой скребет стекло.   Дома под ветром сутулятся, Плывут в молоке огоньки, Стоят постовые на улицах, Как белые снеговики.   Сугробы выгнули спины, Пушистые, как из ваты, И жмутся к домам машины, Как зябнущие щенята...   Кружится ветер белый, Посвистывает на бегу... Мне нужно заняться делом, А я никак не могу.   Приемник бурчит бессвязно, В доме прохладней к ночи, Чайник мурлычет важно, А закипать не хочет.   Все в мире сейчас загадочно, Все будто летит куда-то, Метельно, красиво, сказочно... А сказкам я верю свято.   Сказка... мечта-полуночница... Но где ее взять? Откуда? А сердцу так чуда хочется, Пусть маленького, но чуда!   До боли хочется верить, Что сбудутся вдруг мечты, Сквозь вьюгу звонок у двери — И вот на пороге ты!   Трепетная, смущенная. Снится или не снится?! Снегом запорошенная, Звездочки на ресницах...   —       Не ждал меня? Скажешь, дурочка? А я вот явилась... Можно? —       Сказка моя! Снегурочка! Чудо мое невозможное!   Нет больше зимней ночи! Сердцу хмельно и ярко! Весело чай клокочет, В доме, как в пекле, жарко...   Довольно! Хватит! Не буду! Полночь... гудят провода... Гаснут огни повсюду, Я знаю: сбывается чудо, Да только вот не всегда...   Метелица, как медведица. Косматая голова. А сердцу все-таки верится В несбыточные слова:   —       Не ждал меня? Скажешь, дурочка? Полночь гудит тревожная... Где ты, моя Снегурочка, Сказка моя невозможная?.. 1964 г.	ЗАРЯНКА С вершины громадной сосны спозаранку Ударил горячий, веселый свист. То, вскинувши клюв, как трубу горнист, Над спящей тайгою поет зарянка.   Зарянкой зовется она не зря; Как два огонька и зимой, и летом На лбу и груди у нее заря Горит, не сгорая, багряным цветом.   Над чащей, где нежится тишина, Стеклянные трели рассыпав градом, — Вставайте, вставайте! — звенит она. — Прекрасное — вот оно, с вами рядом!   В розовой сини — ни бурь, ни туч, Воздух, как радость, хмельной и зыбкий. Взгляните, как первый веселый луч Бьется в ручье золотою рыбкой.   А слева в нарядах своих зеленых Цветы, осыпанные росой, Застыли, держа на тугих бутонах Алмазно блещущие короны И чуть смущаясь своей красой!   А вон, посмотрите, как свежим утром Речка, всплеснув, как большой налим, Смеется и бьет в глаза перламутром То красным, то синим, то золотым!   И тотчас над спящим могучим бором, Как по команде, со всех концов Мир отозвался стозвонным хором Птичьих радостных голосов.   Ветер притих у тропы лесной, И кедры, глаза протерев ветвями, Кивнули ласково головами: — Пой же, заряночка! Пой же, пой!   Птицы в восторге. Да что там птицы! Старый медведь и ворчун барсук, Волки, олени, хорьки, лисицы Стали, не в силах пошевелиться, И пораженно глядят вокруг.   А голос звенит горячо и смело, Зовя к пробужденью, любви, мечте, Даже заря на пенек присела, Заслушавшись песней о красоте.   Небо застыло над головой, Забыты все битвы и перебранки, И только лишь слышится: — Пой же, пой! Пой, удивительная зарянка!   Но в час вдохновенного озаренья В жизни художника и певца Бывает такое порой мгновенье, Такое ярчайшее напряженье, Где сердце сжигается до конца.   И вот, как в кипящем водовороте, Где песня и счастье в одно слились, Зарянка вдруг разом на высшей ноте Умолкла. И, точно в крутом полете, Как маленький факел упала вниз.   А лес щебетал и звенел, ликуя, И, может, не помнил уже никто О сердце, сгоревшем дотла за то, Чтоб миру открыть красоту земную...   Сгоревшем... Но разве кому известно, Какая у счастья порой цена? А все-таки жить и погибнуть с песней Не многим такая судьба дана! 1973 г.
ОСЕННИЕ СТРОКИ Багряные листья, словно улитки, Свернувшись, на влажной земле лежат. Дорожка от старой дачной калитки К крыльцу пробирается через сад.   Тучки, качаясь, плывут, как лодки, В саду стало розово от рябин, А бабушка-ель на пне-сковородке Жарит румяный солнечный блин.   На спинке скамейки напротив дачи Щегол, заливаясь, горит крылом, А шахматный конь, что, главы не пряча, Искал для хозяев в боях удачи, Забытый, валяется под столом.   Вдали свое соло ведет лягушка, Усевшись на мостике за прудом. А прудик пустячный, почти игрушка, Затянутый ряски цветным ковром.   Рядом, продравшись через малину, Ветер, лихая его душа, Погладил краснеющую калину И что-то шепнул ей, хитро дыша.   И вдруг, рассмеявшись, нырнул в малинник И снова — осенняя тишина: Не прозвенит за стеной будильник, Не вспыхнет огонь в глубине окна...   Зимой здесь в сугробах утонут ели, И дом, средь морозной голубизны, Словно медведь, под напев метели В спячку погрузится до весны...   Но будет и май, и цветенье будет, И вновь зазвенит голосами дом, И снова какие-то будут люди Пить чай под березами за столом.   Все тот же малинник, и мрак, и свет, И та же скамейка, и та же дача, Все то же как будто... но только... нет, Отныне все будет совсем иначе.   Вернутся и шутки, и дождь, и зной, И ветер, что бойко щекочет кожу, Но только не будет здесь больше той, Что в целой вселенной ни с кем не схожа.   Не вскинутся весело к солнцу руки, Не вспыхнет задумчивой грустью взгляд, И тихого смеха грудные звуки Над книгой раскрытой не прозвучат.   Отцветший шиповник не зацветет, Молодость снова не повторяется, И счастье, когда оно промелькнет, Назад к человеку не возвращается.	МАЛЕНЬКИЕ ГЕРОИ В промозглую и злую непогоду, Когда ложатся под ветрами ниц Кусты с травой, когда огонь и воду Швыряют с громом тучи с небосвода, Мне жаль всегда до острой боли птиц...   На крыши, на леса и на проселки, На горестно поникшие сады, Где нет сухой ни ветки, ни иголки, Летит поток грохочущей воды.   Все от стихии прячется в округе: И человек, и зверь, и даже мышь. Укрыт надежно муравей. И лишь Нет ничего у крохотной пичуги.   Гнездо? Смешно сказать! Ну разве дом — Три ветки наподобие розетки! И при дожде, ей-богу, в доме том Ничуть не суше, чем на всякой ветке!   Они к птенцам всей грудкой прижимаются, Малюсенькие, легкие, как дым, И от дождя и стужи заслоняются Лишь перьями да мужеством своим.   И как представить даже, что они Из райских мест, сквозь бури и метели, Семь тысяч верст и ночи все, и дни Сюда, домой, отчаянно летели!   Зачем такие силы были отданы? Ведь в тех краях — ни холода, ни зла, И пищи всласть, и света, и тепла, Да, там есть все на свете... кроме родины...   Суть в том, без громких слов и укоризны: Что, все порой исчерпав до конца, Их маленькие, честные сердца Отчизну почитают выше жизни.   Грохочет бурей за окошком ночь, Под ветром воду скручивая туго, И что бы я не отдал, чтоб помочь Всем этим смелым крохотным пичугам!   Но тьма уйдет, как злобная старуха, Куда-то в черный и далекий лес, И сгинет гром, поварчивая глухо, А солнце брызнет золотом с небес.   И вот, казалось, еле уцелев, В своих душонках маленьких пичуги Хранят не страх, не горечь и не гнев, А радость, словно сеятель посев, Как искры звонко сыплют по округе!   Да, после злой ревущей черноты, Когда живым-то мудрено остаться, Потокам этой светлой доброты И голосам хрустальной чистоты, Наверно, можно только удивляться!   Гремит, звенит жизнелюбивый гам! И, может быть, у этой крохи-птицы Порой каким-то стоящим вещам Большим и очень сильным существам Не так уж плохо было б поучиться...
ОТСЧЕТЫ ВРЕМЕНИ А. Г. Гладышеву Друзья мои! Когда в скучнейшем быте Вдруг загорятся радости огни, Тогда не торопите ваши дни И время, ради бога, не гоните!   А чтобы свет, проникший в вашу грудь, Как можно дольше оставался с вами, Старайтесь время как бы растянуть И радость пить короткими глотками.   А если беды, как из-за укрытья, Начнут вас грызть все яростней и злей, Вот тут события бурно торопите, Нахлестывая дни, как лошадей!   Тут не годится медлить и кружить, И сколько б горе ни пыталось выть, И как бы ветер ни терзал порою, Но злое время надо проскочить, Чтоб беды оказались за спиною.   Но вот когда и радость вдалеке, И беды тоже не клюют по темени, То лучше плыть по жизни и по времени Спокойно, словно лодка по реке.   И лишь когда с несокрушимой властью, Ломая все преграды на пути, Девятым валом вдруг ударит счастье, Вот тут забудьте, как себя вести!   Не спрашивайте: силою какою? Надолго ль, нет вам этот праздник дан? Кидайтесь в счастье разом с головою, Как со скалы в бездонный океан!   И никакой не выразит язык Того, что жизнь вдруг щедро удостоит. Ведь счастье, если даже это миг, Оно порою целой жизни стоит! <1994 г.>	УЛЕТАЮТ ПТИЦЫ Л. к. Осень паутинки развевает, В небе стаи, будто корабли, — Птицы, птицы к югу улетают, Исчезая в розовой дали...   Сердцу трудно, сердцу горько очень Слышать шум прощального крыла. Нынче для меня не просто осень — От меня любовь моя ушла.   Улетела, словно аист-птица, От иной мечты помолодев, Не горя желанием проститься, Ни о чем былом не пожалев.   А былое — песня и порыв. Юный аист, птица-длинноножка, Ранним утром постучал в окошко, Счастье мне навечно посулив.   О, любви неистовый разбег! Жизнь, что обжигает и тревожит. Человек, когда он человек, Без любви на свете жить не может.   Был тебе я предан, словно пес, И за то, что лаской был согретым, И за то, что сына мне принес В добром клюве ты веселым летом.   Как же вышло, что огонь утих? Люди говорят, что очень холил, Лишку сыпал зерен золотых И давал преступно много воли.   Значит, баста! Что ушло — пропало. Я солдат. И, видя смерть не раз, Твердо знал: сдаваться не пристало, Стало быть, не дрогну и сейчас.   День окончен, завтра будет новый. В доме нынче тихо... никого... Что же ты наделал, непутевый, Глупый аист счастья моего?!   Что ж, прощай и будь счастливой, птица Ничего уже не воротить. Разбранившись — можно помириться, Разлюбивши — вновь не полюбить.   И хоть сердце горе не простило, Я, почти чужой в твоей судьбе, Все ж за все хорошее, что было, Нынче низко кланяюсь тебе...   И довольно! Рву с моей бедою. Сильный духом, я смотрю вперед. И, закрыв окошко за тобою, Твердо верю в солнечный восход!   Он придет, в душе растопит снег, Новой песней сердце растревожит. Человек, когда он человек, Без любви на свете жить не может.
ЛЮБИМ МЫ ДРУГ ДРУГА ИЛИ НЕТ? Любим мы друг друга или нет? Кажется: какие тут сомненья? Только вот зачем, ища решенья, Нам нырять то в полночь, то в рассвет?   Знать бы нам важнейший постулат: Чувства, хоть плохие, хоть блестящие, Теплые иль яростно горящие, Все равно: их строят и творят.   Чувства можно звездно окрылить, Если их хранить, а не тиранить. И, напротив: горько загубить, Если всеми способами ранить.   Можно находить и открывать Все, буквально все, что нас сближает. И, напротив: коль не доверять, Можно, как болячки, ковырять Именно все то, что разделяет.   То у нас улыбки, то терзания, То упреков леденящий душ, То слиянье губ, и рук, и душ, То вражда почти до обожания. То блаженство опьяняет нас, То сердца мы беспощадно гложем, Осыпая ревностями фраз, Но причем ни на день, ни на час Разлучиться все-таки не можем.   Кто ж поможет разгадать секрет: Любим мы друг друга или нет? 5 июня 1998 г. Москва	ОРЕЛ Царем пернатых мир его зовет. И он как будто это понимает: Всех смелостью и силой поражает И выше туч вздымает свой полет.   О, сколько раз пыталось воронье, Усевшись на приличном отдаленье, Бросать с ревнивой ненавистью тени На гордое орлиное житье.   За что он славу издавна имеет? С чего ему почтение и честь? Ни тайной долголетья не владеет, Ни каркать по-вороньи не умеет, Ни даже просто падали не ест.   И пусть он как угодно прозывается, Но если поразмыслить похитрей, То чем он от вороны отличается? Ну разве что крупнее да сильней!   И как понять тупому воронью, Что сердце у орла, не зная страха, Сражается до гибели, до праха С любым врагом в родном своем краю.   И разве может походить на них Тот, кто, зенит крылами разрезая, Способен в мире среди всех живых Один смотреть на солнце не мигая!
ЛЮБОВЬ, ИЗМЕНА И КОЛДУН В горах, на скале, о беспутствах мечтая, Сидела Измена худая и злая. А рядом под вишней сидела Любовь, Рассветное золото в косы вплетая.   С утра, собирая плоды и коренья, Они отдыхали у горных озер И вечно вели нескончаемый спор — С улыбкой одна, а другая с презреньем.   Одна говорила: — На свете нужны Верность, порядочность и чистота. Мы светлыми, добрыми быть должны: В этом и — красота!   Другая кричала: — Пустые мечты! Да кто тебе скажет за это спасибо? Тут, право, от смеха порвут животы Даже безмозглые рыбы!   Жить надо умело, хитро и с умом. Где — быть беззащитной, где — лезть напролом, А радость увидела — рви, не зевай! Бери! Разберемся потом.   —       А я не согласна бессовестно жить. Попробуй быть честной и честно любить! —       Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха! Да есть ли что выше, чем радость греха?! Однажды такой они подняли крик, Что в гневе проснулся косматый старик. Великий Колдун, раздражительный дед, Проспавший в пещере три тысячи лет.   И рявкнул старик: — Это что за война?! Я вам покажу, как будить Колдуна! Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры. Я сплавлю вас вместе на все времена!   Схватил он Любовь колдовского рукой, Схватил он Измену рукою другой И бросил в кувшин их, зеленый, как море, А следом туда же — и радость, и горе, И верность, и злость, доброту, и дурман, И чистую правду, и подлый обман.   Едва он поставил кувшин на костер, Дым взвился над лесом, как черный шатер. Все выше и выше, до горных вершин, Старик с любопытством глядит на кувшин:   Когда переплавится все, перемучится, Какая же там чертовщина получится? Кувшин остывает. Опыт готов. По дну пробежала трещина, Затем он распался на сотню кусков, И... появилась женщина...	ЭФЕМЕРА ВУЛЬГАРИС Серебристый огонь под сачком дрожит, Только друг мой добыче той рад не очень: Эфемера Вульгарис... Обычный вид. Однодневная бабочка. Мелочь, в общем...   Что ж, пускай для коллекции в строгой раме Не такая уж это находка. Пусть! Только я к Эфемере вот этой самой Как-то очень по-теплому отношусь.   Мы порой с осужденьем привыкли звать Несерьезных людей и иные отсевки Нарицательно: «Бабочки-однодневки». Я б иную тут все-таки клал печать.   Мотылек с ноготок? Отрицать не будем. И, однако, неплохо бы взять пример С этих самых вот маленьких Эфемер Многим крупным, но мелким душою людям.   Сколько времени тянется день на земле? Скажем, десять часов, ну двенадцать всего-то. Но какая борьба и какая работа Ради этого света кипит во мгле!   Где-то в речке, на дне, среди вечной ночи, Где о крыльях пока и мечтать забудь, Эфемера, личинка-чернорабочий, Начинает свой трудный и долгий путь.   Грязь и холод... Ни радости, ни покоя. Рак ли, рыба — проглотят, того и жди. А питанье — почти что и никакое. Только надобно выжить любой ценою Ради цели, которая впереди.   Как бы зло ни сложилась твоя судьба И какие б ни ждали тебя напасти, Не напрасны лишения и борьба, Если все испытания — ради счастья.   И оно впереди — этот луч свободы! А покуда лишь холод да гниль корней. И такого упрямства почти три года, Ровно тысяча черных и злых ночей.   Ровно тысяча! Каждая как ступень. Ровно тысяча. Выдержать все сполна. Словно в сказке, где «тысяча и одна...». Только здесь они все за один лишь день.   И когда вдруг придет он на дно реки, Мир вдруг вспыхнет, качнется и зазвенит. К черту! Панцири порваны на куски. И с поверхности речки, как дым легки, Серебристые бабочки мчат в зенит.   Вот оно — это счастье. А ну, лови! Золотое, крылатое, необъятное! Счастье синего неба, цветов, любви И горячего солнца в глазах, в крови — Семицветно-хмельное, невероятное.   — Но позвольте! — мне могут сейчас сказать. Кто ж серьезно такую теорию строит? Это что же: бороться, терзаться, ждать И за краткое счастье вдруг все отдать? Разве стоит так жить?! — А по-моему, стоит!   Если к цели упрямо стремился ты, И сумел, и достиг, одолев ненастья, Встать в лучах на вершине своей мечты, Задыхаясь от солнца и высоты, От любви и почти сумасшедшего счастья.   Пусть потом унесут тебя ветры вдаль В синем, искристом облаке звездной пыли.  За такое и жизни порой не жаль, Что б там разные трусы ни говорили!
ДОРОЖИТЕ СЧАСТЬЕМ, ДОРОЖИТЕ! « Дорожите счастьем, дорожите! Замечайте, радуйтесь, берите Радуги, рассветы, звезды глаз Это все для вас, для вас, для вас.   а Услыхали трепетное слово — Радуйтесь. Не требуйте второго. Не гоните время. Ни к чему. Радуйтесь вот этому, ему!   Сколько песне суждено продлиться? Все ли в мире может повториться? Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз. Разве будет это тыщу раз!   На бульваре освещают вечер Тополей пылающие свечи. Радуйтесь, не портите ничем Ни надежды, ни любви, ни встречи!   Лупит гром из поднебесной пушки. Дождик, дождь! На лужицах веснушки! Крутит, пляшет, бьет по мостовой Крупный дождь, в орех величиной!   Если это чудо пропустить, Как тогда уж и на свете жить?! Все, что мимо сердца пролетело, Ни за что потом не возвратить!   Хворь и ссоры временно отставьте, Вы их все для старости оставьте. Постарайтесь, чтобы хоть сейчас Эта «прелесть» миновала вас.   Пусть бормочут скептики до смерти. Вы им, желчным скептикам, не верьте — Радости ни дома, ни в пути Злым глазам, хоть лопнуть, — не найти!   А для очень, очень добрых глаз Нет ни склок, ни зависти, ни муки. Радость к вам сама протянет руки, Если сердце светлое у вас.   Красоту увидеть в некрасивом, Разглядеть в ручьях разливы рек! Кто умеет в буднях быть счастливым, Тот и впрямь счастливый человек!   И поют дороги и мосты, Краски леса и ветра событий, Звезды, птицы, реки и цветы: Дорожите счастьем, дорожите!	ДЖУМБО Джумбо — слон. Но только не простой. Он в морской фарфоровой тельняшке, С красною попоной, при фуражке И с ужасно мудрою душой.   Джумбо — настоящий амулет: Если Джумбо посмотреть на свет, То проступит надпись на боку: «Я морское счастье берегу!»   В долгом рейсе Джумбо развлечет, Хвост покрутишь, — и, сощуря взгляд, Джумбо важно в танце поплывет Пять шагов вперед и пять назад.   А душа подернется тоской — Руку на попону положи, Слон смешно закрутит головой: Дескать, брось, хозяин, не тужи!   А хозяин у него отныне Ленинградец — русский капитан, Тот, что спас из воющей пучины Тринидадский сейнер «Алькоран».   И хозяин, сгорбленный, как вяз, Утром в бухте, огненной от зноя, Долго руку капитану тряс И кивал седою головою:   — Я сдаю... Отплавался... Ну что ж! Не обидь. Прими от старика. Ты ведь русский, денег не возьмешь. Вот мой друг... Ты с ним не пропадешь. Джумбо — верный спутник моряка!   Вправду, что ли, дед наворожил? Но когда попали у Курил Прямо на пути тайфуна «Бетси», Некуда, казалось, было деться, Но корабль вдруг чудом проскочил!   И с тех пор ненастье иль туман — Капитан, слоненка взяв в ладони, Важно спросит: — Ну, беду прогоним? Тот кивнет: — Прогоним, капитан!   Но сегодня к черту ураганы! Нынче не в буране, не во мгле, Джумбо с капитаном на земле В ленинградском доме капитана.   И когда под мелодичный звон Джумбо танцы выполнил сполна, Восхищенно ахнула жена: — Это ж — просто сказка, а не слон!   Знаешь, пусть он дома остается. В море качка — смотришь, разобьется. Если он и вправду амулет, Для него ведь расстояний нет.   Моряки почти не видят жен. Тверд моряк, а ведь не камень тоже... Кто его осудит, если он Милой отказать ни в чем не может?!   И теперь на полке у окна Слон все так же счастье бережет. А хозяйка больше не одна, Джумбо тоже терпеливо ждет...   Годы, годы... Встречи и разлуки... Но однажды грянула беда. Люди — странны. Люди иногда Делают нелепые поступки.   То ли муха злая укусила, То ль от скуки, то ли от тоски, Только раз хозяйка пригласила Гостя на коньяк и пироги.   В звоне рюмок по квартире плыл Запах незнакомых сигарет. Гость с хозяйкой весело шутил, А глаза играли в «да» и «нет»...   Вот, отставив загремевший стул, Гость к ней мягко двинулся навстречу, Вот ей руки положил на плечи, Вот к себе безмолвно потянул...   Где-то в море, не смыкая глаз, Пишет письма капитан в тоске, Пишет и не знает, что сейчас Все, чем жил он всякий день и час, Может быть, висит на волоске.   И уже не в капитанской власти Нынче абсолютно ничего. Видно, вся надежда на него, На слона, что сберегает счастье!   Никогда перед бедой грозящей Верный друг нигде не отступал. Слон не дрогнет! Даже если мал, Даже если он не настоящий...   Гость уже с хозяйкой не смеются. Он тепло к плечу ее приник. Губы... Вот сейчас они сольются! Вот сейчас, сейчас... И в этот миг   Ветер, что ли, в форточку подул, В механизме ль прятался секрет? Только Джумбо словно бы вздохнул, Только Джумбо медленно шагнул И, как бомба, грохнул о паркет!   Женщина, отпрянув от мужчины, Ахнула и молча, не дыша, Вслушивалась, как гудят пружины, Точно Джумбо гневная душа.   Медленно осколок подняла С надписью свинцовой на боку: «Я морское счастье берегу!» Лбом к окну. И точно замерла.   Где-то плыли, плыли, как во сне, Пальмы, рифы, мачты, будто нити... Руки — холод, голова — в огне... Но спокойно гостю, в тишине, Медленно и глухо: — Уходите!   В Желтом море, не смыкая глаз, В ночь плывет хозяин амулета... Только, видно, кончился рассказ, Если больше — амулета нету.   Нет. Как нет ни шагу без разлук. Есть лишь горсть фарфора и свинца. Правда ль, сказка... Но замкнулся круг. Хорошо, когда бывает друг, Верный до осколка, до конца!
РАЗГОВОР С НЕБОЖИТЕЛЯМИ Есть гипотеза, что когда-то, В пору мамонтов, змей и сов, Прилетали к нам космонавты Из далеких чужих миров.   Прилетели в огне и пыли, На сверкающем корабле. Прилетели и «насадили» Человечество на земле.   И коль верить гипотезе этой, Мы являемся их детьми, Так сказать, с неизвестной планеты Пересаженными людьми.   Погуляли, посовещались, Поснимали морскую гладь И спокойно назад умчались, А на тех, что одни остались, Было вроде им наплевать.   Ой вы, грозные небожители, Что удумали, шут возьми! Ну и скверные ж вы родители, Если так обошлись с детьми!   Улетая к своей планете, Вы сказали им: — Вот земля. Обживайтесь, плодитесь, дети, Начинайте творить с нуля!   Добывайте себе пропитание, Камень в руки — и стройте дом! Может быть, «трудовым воспитанием» Назывался такой прием?   — Ешьте, дети, зверей и птичек! — «Дети» ели, урча, как псы. Ведь паршивой коробки спичек Не оставили им отцы.   Улетели и позабыли, Чем и как нам придется жить. И уж если едой не снабдили, То хотя бы сообразили Ну хоть грамоте обучить!   Мы ж культуры совсем не знали, Шкура — это ведь не пальто! И на скалах изображали Иногда ведь черт знает что...   И пока ума набирались, — Э, да что уж греха скрывать, — Так при женщинах выражались, Что неловко и вспоминать!   Вы там жили в цивилизации, С кибернетикой, в красоте. Мы же тут через все формации Шли и мыкались в темноте.   Как мы жили, судите сами, В эту злую эпоху «детства»: Были варварами, рабами, Даже баловались людоедством.   Жизнь не райским шумела садом, Всюду жуткий антагонизм: Чуть покончишь с матриархатом, Бац! — на шее феодализм.   И начни вы тогда с душою Нас воспитывать и растить, Разве мы бы разрушили Трою? Разве начали бы курить?   Не слыхали бы про запои, Строя мир идеально гибкий. И не ведали б, что такое Исторические ошибки.   И пока мы постигли главное И увидели нужный путь, Мы, родители наши славные, Что изведали — просто жуть!   Если вашими совершенствами Не сверкает еще земля, Все же честными мерьте средствами: Вы же бросили нас «младенцами», Мы же начали все с нуля!   Мчат века в голубом полете И уходят назад, как реки. Как-то вы там сейчас живете, Совершенные человеки?!   Впрочем, может, и вы не святы, Хоть, возможно, умней стократ. Вот же бросили нас когда-то, Значит, тоже отцы не клад!   И, отнюдь не трудясь физически, После умственного труда Вы, быть может, сто грамм «Космической» Пропускаете иногда?   И, летя по вселенной грозной В космоплане, в ночной тиши, Вы порой в преферансик «звездный» Перекинетесь для души?   Нет, конечно же, не на деньги! Вы забыли о них давно. А на мысли и на идеи, Как у умных и быть должно!   А случалось вдали от дома (Ну, чего там греха таить) С Аэлитою незнакомой Нечто взять да и разрешить?   И опять-таки не физически, Без ужасных земных страстей. А лишь мысленно-платонически, Но с чужою, а не своей?!   Впрочем, вы, посмотрев печально, Может, скажете: вот народ! Мы не ведаем страсти тайной, Мы давно уже идеальны: Пьем же мы не коньяк банальный, А разбавленный водород.   Ладно, предки! Но мы здесь тоже Мыслим, трудимся и творим. Вот взлетели же в космос все же, Долетим и до вас, быть может. Вот увидимся — поговорим!	ДЕВУШКА И ЛЕСОВИК (Сказка-шутка ) На старой осине в глуши лесной Жил леший, глазастый и волосатый. Для лешего был он еще молодой — Лет триста, не больше. Совсем не злой, Задумчивый, тихий и неженатый.   Однажды у Черных болот, в лощине, Увидел он девушку над ручьем — Красивую, с полной грибной корзиной И в ярком платьице городском.   Видать, заблудилась. Стоит и плачет. И леший вдруг словно затосковал... Ну как ее выручить? Вот задача! Он спрыгнул с сучка и, уже не прячась, Склонился пред девушкой и сказал:   — Не плачь! Ты меня красотой смутила. Ты — радость! И я тебе помогу! — Девушка вздрогнула, отскочила, Но вслушалась в речи и вдруг решила: «Ладно. Успею еще! Убегу!»   А тот протянул ей в косматых лапах Букет из фиалок и хризантем. И так был прекрасен их свежий запах, Что страх у девчонки пропал совсем...   Свиданья у девушки в жизни были. Но если по-честному говорить, То, в общем, ей редко цветы дарили И радостей мало преподносили, Больше надеялись получить.   А леший промолвил: — Таких обаятельных Глаз я нигде еще не встречал! — И дальше, смутив уже окончательно, Тихо ей руку поцеловал.   Из мха и соломки он сплел ей шляпу. Был ласков, приветливо улыбался. И хоть и не руки имел, а лапы, Но даже «облапить» и не пытался.   Донес ей грибы, через лес провожая, В трудных местах впереди идя, Каждую веточку отгибая, Каждую ямочку обходя.   Прощаясь у вырубки обгоревшей, Он грустно потупился, пряча вздох. А та вдруг подумала: «Леший, леший, А вроде, пожалуй, не так и плох!»   И, пряча смущенье в букет, красавица Вдруг тихо промолвила на ходу: — Мне лес этот, знаете, очень нравится, Наверно, я завтра опять приду!   Мужчины, встревожьтесь! Ну кто ж не знает, Что женщина, с нежной своей душой, Сто тысяч грехов нам простит порой, Простит, может, даже ночной разбой! Но вот невнимания не прощает...   Вернемся же к рыцарству в добрый час И к ласке, которую мы забыли, Чтоб милые наши порой от нас Не начали бегать к нечистой силе! 1973 г.
ДОМОВОЙ Былому конец! Электронный век! Век плазмы и атомных вездеходов! Давно, нефтяных устрашась разводов, Русалки уплыли из шумных рек.   Зачем теперь мифы и чудеса?! Кругом телевизоры, пылесосы, И вот домовые, лишившись спроса, По слухам, ушли из домов в леса.   А город строился, обновлялся: Все печи — долой и старье — долой! И вот наконец у трубы остался Последний в городе домовой.   Средь старых ящиков и картонок, Кудлатый, с бородкою на плече, Сидел он, кроха, на кирпиче И плакал тихонечко, как котенок.   Потом прощально провел черту, Медленно встал и полез на крышу. Уселся верхом на коньке, повыше, И с грустью уставился в темноту.   Вздохнул обиженно и сердито И тут увидел мое окно, Которое было освещено, А форточка настежь была открыта.   Пускай всего ему не суметь, Но в кое-каких он силен науках, И в форточку комнатную влететь — Ему это плевая, в общем, штука!   И вот, уместясь на моем столе, Спросил он, сквозь космы тараща глазки: —       Ты веришь, поэт, в чудеса и сказки? —       Еще бы! На то я и на земле.   —       Ну то-то, спасибо, хоть есть поэты. А то ведь и слова не услыхать. Грохочут моторы, ревут ракеты, Того и гляди, что от техники этой И сам, как машина, начнешь рычать!   Не жизнь, а бездомная ерунда: Ни поволшебничать, ни приютиться, С горя нельзя даже удавиться, Мы же — бессмертные. Вот беда!   —       Простите, — сказал я, — чем так вот маяться, Нельзя ли на отдых! Ведь вы уж дед! —       Э, милый! Кто с этим сейчас считается?! У нас на пенсию полагается Не раньше, чем после трех тысяч лет.   Где вечно сидел домовой? В тепле. А тут вот изволь наниматься лешим, Чтоб выть, словно филин, в пустом дупле Да ведьм непотребностью всякой тешить.   То мокни всю ночь на сучке в грозу, То прыгай в мороз под еловой шапкой. — И крякнув, он бурой мохнатой лапкой Сурово смахнул со щеки слезу.   —       Ведь я бы сгодился еще, гляди. А жить хоть за шкафом могу, хоть в валенке. — И был он такой огорченно-маленький, Что просто душа занялась в груди.   — Да, да! — закричал я. — Я вас прошу И будьте хранителем ярких красок. Да я же без вас ни волшебных сказок, Ни песен душевных не напишу!   Он валено сказал, просияв: — Идет! — Затем, бородою взмахнув, как шарфом, Взлетел и исчез, растворясь, за шкафом. И все! И теперь у меня живет.	«РЫБЬЕ СЧАСТЬЕ» (Сказка-шутка) В вышине, отпылав, как гигантский мак, Осыпался закат над речушкой зыбкой. Дернул удочку резко с подсечкой рыбак И швырнул на поляну тугую рыбку.   Вынул флягу, отпил, затуманя взгляд, И вздохнул, огурец посыпая солью: — Отчего это рыбы всегда молчат? Ну мычать научились хотя бы, что ли!   И тогда, будто ветер промчал над ним, Потемнела вода, зашумев тревожно, И громадный, усатый, как боцман, налим Появился и басом сказал: — Это можно!   Я тут вроде царя. Да не трусь, чудак! Влей-ка в пасть мне из фляги. Вот так... Спасибо! Нынче зябко... А речка — не печка. Итак, Почему, говоришь, бессловесны рыбы?   Стар я, видно, да ладно, поговорим. Рыбы тоже могли бы, поверь, судачить. Только мы от обиды своей молчим, Не хотим — и шабаш! Бойкотируем, значит!   Мать-природа, когда все вокруг творила, Не забыла ни львов, ни паршивых стрекоз, Всех буквально щедротами одарила И лишь рыбам коленом, пардон, под хвост!   Всем на свете: от неба до рощ тенистых, Травы, солнышко... Пользуйтесь! Благодать! А вот нам ни ветров, ни цветов душистых, Ни носов, чтоб хоть что-то уж там вдыхать!   Кто зимою в меху, кто еще в чем-либо Греют спины в берлоге, в дупле — везде! Только ты, как дурак, в ледяной воде Под корягу залез — и скажи спасибо!   Мокро, скверно... Короче — одна беда! Ну а пища? Ведь дрянь же едим сплошную. Плюс к тому и в ушах и во рту вода. Клоп и тот не польстится на жизнь такую.   А любовь? Ты взгляни, как делила любовь Мать-природа на всех и умно, и складно: Всем буквально — хорошую, теплую кровь. Нам — холодную. Дескать, не сдохнут, ладно!   В общем, попросту мачеха, а не мать. Вот под вечер с подругой заплыл в протоку, Тут бы надо не мямлить и не зевать, Тут обнять бы, конечно! А чем обнять? Даже нет языка, чтоб лизнуть хоть в щеку.   А вдобавок скажу тебе, не тая, Что в красавицу нашу влюбиться сложно — Ничего, чем эмоции вызвать можно: Плавники да колючая чешуя...   Скажешь, мелочи... плюньте, да и каюк! Нет, постой, не спеши хохотать так лихо! Как бы ты, интересно, смеялся, друг, Если б, скажем, жена твоя чудом вдруг Превратилась в холодную судачиху?   А взгляни-ка на жен наших в роли мам. Вот развесят икру перед носом папы, И прощай! А икру собирай хоть в шляпу И выращивай, папочка милый, сам!   Ну а рыбьи мальки, только срок придет, Сразу ринутся тучей! И смех, и драма: Все похожи. И черт их не разберет, Чьи детишки, кто папа и кто там мама.   Так вот мы и живем средь морей и рек. Впрочем, разве живем? Не живем, а маемся. Потому-то сидим и молчим весь век Или с горя на ваши крючки цепляемся!   Э, да что... Поневоле слеза пробьет... Ну, давай на прощанье глотнем из фляги. — Он со вздохом поскреб плавником живот, Выпил, тихо икнул и ушел под коряги...
ПРО БУДУЩУЮ СТАРОСТЬ (Шутка) Гоня хандру повсюду То шуткой, то пинком, Я и состарясь буду Веселым стариком.   Не стану по приказу Тощать среди диет, А буду лопать сразу По множеству котлет!   Всегда по строгой мере Пить соки. А тайком, Смеясь, вздымать фужеры С армянским коньяком!   На молодость не стану Завистливо рычать, А музыку достану И буду с нею рьяно Ночь за полночь гулять!   Влюбленность же встречая, Не буду стрекозлить, Ну мне ли, ум теряя, Наивность обольщая, Посмешищем-то быть?!   К чему мне мелочиться, Дробясь, как Дон Жуан, Ведь если уж разбиться, То вдрызг, как говорится, О дьявольский роман!   С трагедией бездонной, Скандалами родни, Со «стружкою» месткомной И с кучей незаконной Горластой ребятни!   И может, я не скрою, Вот тут придет за мной Старушечка с косою: — Пойдем-ка, брат, со мною, Бездельник озорной!   На скидки не надейся, Суров мой вечный плен. Поди-ка вот, посмейся, Как прежде, старый хрен! —   Но там, где нету света, Придется ей забыть Про кофе и газеты. Не так-то просто это — Меня угомонить.   Ну что мне мрак и стужа? Как будто в первый раз! Да я еще похуже Отведывал подчас!   И разве же я струшу Порадовать порой Умолкнувшие души Беседою живой?!   Уж будет ей потеха, Когда из темноты Начнут трястись от смеха Надгробья и кусты.   Старуха взвоет малость И брякнет кулаком: — На кой я черт связалась С подобным чудаком!   Откуда взять решенье.  Взмахнуть косой, грозя? Но дважды, к сожаленью, Убить уже нельзя... —   Но бабка крикнет: — Это Нам даже ни к чему! — Зажжет мне хвост кометой И вышвырнет с планеты В космическую тьму.   — Вернуться не надейся. Возмездье — первый сорт! А ну теперь посмейся, Как прежде, старый черт! —   Но и во тьме бездонной Я стану воевать. Ведь я неугомонный, Невзгодами крещенный, Так мне ли унывать?!   Друзья! Потомки! Где бы Вам ни пришлось порой Смотреть в ночное небо Над вашей головой,   Вглядитесь осторожно В светлеющий восток И, как это ни сложно, Увидите, возможно, Мигнувший огонек.   Хоть маленький, но ясный, Упрямый и живой, В веселье — буйно-красный, В мечтанье — голубой.   Прошу меня заране В тщеславье не винить, То не звезды сиянье, А кроха мирозданья, Ну как и должно быть!   Мигнет он и ракетой Толкнется к вам в сердца. И скажет вам, что нету Для радости и света Ни края, ни конца.   И что, не остывая, Сквозь тьму и бездну лет, Душа моя живая Вам шлет, не унывая, Свой дружеский привет!	КОМАРЫ (Шутка) Человек — Это царь природы. С самых Древних еще веков Покорил он леса, и воды, И мышей, и могучих львов.   Но, «ракетным» став и «машинным», Царь, с великим своим умом, Оказался, увы, бессильным Перед крохотным комаром.   Комары ж с бесшабашным риском, Не задумавшись ни на миг, С разудалым разбойным писком Истязают своих владык!   Впрочем, есть и у этой «братии» Две особенно злых поры: На рассвете и на закате Сквозь любые плащи и платья Людоедствуют комары.   Люди вешают сеток стенки, Люди жмутся спиной к кострам, Люди бьют себя по коленкам И по всем остальным местам.   Нет спасенья от тех налетов И в ночные, увы, часы: Воют хищные «самолеты» И пикируют с разворота На расчесанные носы.   Людям просто порой хоть вешаться. И, впустую ведя борьбу, Люди воют, скребутся, чешутся, Проклиная свою судьбу.   А полки наглецов крылатых Налетают за будь здоров И на темени кандидатов, И на лысины докторов.   Жрут без всяческих аргументов, Без почтенья, увы, хоть плачь. Даже члены-корреспонденты Удирают порою с дач.   И какие уж там красоты, Если где-нибудь, горбя стан, Человек, этот «царь природы», Вдруг скребется, как павиан.   Впрочем, надо признаться, к счастью, Что разбойничий тот «народ» Нас не полным составом жрет, А лишь хищной своею частью.   Сам комар — травоядно-тихий. От рождения он не зол. А кусают нас зло и лихо Только «женщины»-комарихи, Ну, как водится, — «слабый пол».   Ах, ученые-энтомологи! Вам самим же пощады нет. Вылезайте же из-под пологов, Из-под сеток на божий свет.   Если хочет сама природа, Чтоб комар на планете жил, Дайте ж средство такого рода, Чтобы «зверь» этот год за годом Вроде с пользой бы послужил.   Измените вы в нем наследственность, Озарите лучами мглу И пустите «кусачью» деятельность По направленному руслу.   Чтоб не смели они касаться Всех добрейших людских голов, А кусали бы лишь мерзавцев, Негодяев и подлецов.   Вот тогда-то, чего же проще, Все раскрылись бы, как один: Раз ты цел, — значит, ты хороший, Ну а тот, кто искусан в роще, — Сразу ясно, что сукин сын.   И чтоб стали предельно дороги Людям реки и тишь лесов, Подзаймитесь же, энтомологи, Воспитанием комаров!   Пусть с душой комары поют Для хороших людей все лето. А мерзавцев пускай сожрут. Полагаю, друзья, что тут Никаких возражений нету!
АНГЕЛЫ И БЕС Говорят, что каждому из нас Дан с рожденья дьявол-искуситель, А еще — возвышенный хранитель — Ангел с синью лучезарных глаз.   Вот ходил я в школу — юный лоб. Мне бы грызть науки, заниматься, Ну а дьявол: — Плюнь! К чему стараться? Вынь Майн Рида и читай взахлеб!   Или видишь вон зубрилку Свету: Важность! И пятерок целый воз... Вынь резинку и пусти «ракету», Чтоб не задавалась, в глупый нос! —   Против озорства, увы, не стойки мы. Бес не зря, как видно, искушал: Я стрелял, хватал пятерки с двойками И из класса с треском вылетал!   Ангел тоже, может, был поблизости И свое, наверное, внушал, Но, как видно, был такой он тихости, Что о нем я даже и не знал.   На футбольном поле мальчуганы, Наигравшись, в шумный сели круг И подоставали из карманов Кто — табак, кто — спички и мундштук.   — Если ты не маменькин сынок, — Говорят мне, — на-ка, закури! — Рядом бес: — Смелее, не дури! Затянись хотя бы лишь разок! —   Где был ангел? Кто бы мне сказал! Я, храбрясь, ни капли не хитрил, Кашлял и отчаянно курил. Так сказать, быть взрослым привыкал!   Дьявол же, умильный строя лик, Мне вилял приветливо хвостом. Так вот я к куренью и привык И чадил немало лет потом.   А когда тебе в шестнадцать лет Где-то рюмку весело нальют, Ангелов тут и в помине нет, ' Ну а бес, напротив, тут как тут!   И потом, спустя немало лет Бес мой был почти все время рядом И, смущая голосом и взглядом, Все толкал на невозможный вред.   Вот сидит девчонка озорная, Говорит задорные слова, Сыплет смех, на что-то намекая, Я теряюсь, чуть не отступая, У меня кружится голова.   Только дьявол — вот он, как всегда: — Ах ты, шляпа! Красная девица! Да ведь тут не надо и жениться! Обнимай! И — горе не беда! —   И, моргнув, смеется: — Хе-хе-хе!.. Ну чего теряться понапрасну? Славно и тебе, и ей прекрасно! Значит, смысл-то все-таки в грехе.   И когда вдруг встретятся опять Губы и взволнованные руки, Не робей и не томись в разлуке, А старайся шанс не упускать! —   Говорят, что каждому с рожденья Сквозь огни, сомнения и тьму Придается дьявол искушенья. Только вот зачем и почему?!   Впрочем, утверждают, ангел тоже Придается каждому и всем. Но тогда пусть нам ответят все же, Почему же ни душой, ни кожей Мы его не чувствуем совсем?!   Если ж он подглядывает в щелку, Чтоб высоким судьям донести, А отнюдь не думает спасти — Много ли тут смысла или толку?!   И коли меня хоть на год в ад Вдруг пошлют по высшему приказу, Я скажу: — Пусть мне грехи скостят! Ибо ангел, хоть высок и свят, Но ко мне он, как в забытый сад, Так вовек и не пришел ни разу!	БЫЧОК (Шутка) Топая упругими ногами, Шел бычок тропинкой луговой, Дергал клевер мягкими губами И листву щипал над головой.   Черный, гладкий, с белыми боками, Шел он, раздвигая лбом кусты, И смотрел на птиц и на цветы Глупо-удивленными глазами.   Он без дела усидеть не мог: Опрокинул носом кадку с пойлом И ушел из маминого стойла По одной из множества дорог.   Шел бычок свободно и легко И не знал, что солнце уже низко И что если мама далеко, То опасность ходит очень близко.   Да, в лесу не может быть иначе, И когда услышал за спиной Жадный и протяжный волчий вой, Замерла в груди душа телячья.   Он помчался, в ужасе мыча, Черный хвостик изогнув колечком. На краю обрыва, возле речки, Он остановился сгоряча.   Увидал, что смерть его близка: Сзади — волки, впереди — река, И, в последний миг найдя спасенье, Он шагнул... в мое стихотворенье!
МНЕ ТАК ВСЕГДА ХОТЕЛОСЬ ВЕРИТЬ В БОГА Мне так всегда хотелось верить в Бога! Ведь с верой легче все одолевать: Болезни, зло, и если молвить строго, То в смертный час и душу отдавать...   В церквах с покрытых золотом икон, Сквозь блеск свечей и ладан благовонный В сияньи нимба всемогущий ОН Взирал на мир печальный и спокойный.   И тот, кого ОН сердцем погружал В святую веру с лучезарным звоном, Торжественно и мудро объяснял, Что мир по Божьим движется законам.   В Его руке, как стебельки травы, — Все наши судьбы, доли и недоли. Недаром даже волос с головы Упасть не может без Господней воли.   А если так, то я хочу понять Первопричину множества событий: Стихий, и войн, и радостных открытий, И как приходят зло и благодать?   И в жажде знать все то, что не постиг, Я так далек от всякого кощунства, Что было б, право, попросту безумство Подумать так хотя бы и на миг.   ОН создал весь наш мир. А после всех — Адама с Евой, как венец созданья. Но, как гласит Священное писанье, Изгнал их вон за первородный грех.   Но если грех так тягостен Ему, Зачем ОН сам их создал разнополыми И поселил потом в Эдеме голыми? Я не шучу, а просто не пойму.   А яблоко в зелено-райской куще? Миф про него — наивней, чем дитя. Ведь ОН же всеблагой и всемогущий, Все знающий вперед и вездесущий И мог все зло предотвратить шутя.   И вновь и вновь я с жаром повторяю, Что здесь кощунства не было и нет. Ведь я мечтал и до сих пор мечтаю Поверить сердцем в негасимый свет.   Мне говорят: — Не рвись быть слишком умным, Пей веру из божественной реки. — Но как, скажите, веровать бездумно? И можно ль верить смыслу вопреки?   Ведь если это правда, что вокруг Все происходит по Господней воле, Тогда откуда в мире столько мук И столько горя в человечьей доле?   Когда нас всех военный смерч хлестал, И люди кров и головы теряли, И гибли дети в том жестоком шквале, А ОН все видел? Знал и позволял?   Ведь «Волос просто так не упадет...» А тут-то разве мелочь? Разве волос? Сама земля порой кричала в голос И корчился от муки небосвод.   Слова, что это — кара за грехи, Кого всерьез, скажите, убедили? Ну хорошо, пусть взрослые плохи, Хоть и средь них есть честны и тихи, А дети? Чем же дети нагрешили?   Кто допускал к насилью палачей? В чью пользу было дьявольское сальдо, Когда сжигали заживо детей В печах Треблинки или Бухенвальда?!   И я готов, сто раз готов припасть К ногам того мудрейшего святого, Кто объяснит мне честно и толково, Как понимать Божественную власть?   Любовь небес и — мука человечья. Зло попирает грубо благодать. Ведь тут же явно есть противоречье, Ну как его осмыслить и понять?   Да вот хоть я. Что совершал я прежде? Какие были у меня грехи? Учился, дрался, сочинял стихи, Порой курил с ребятами в подъезде.   Когда ж потом в трагическую дату Фашизм занес над Родиною меч, Я честно встал, чтоб это зло пресечь, И в этом был священный долг солдата.   А если так, и без Всевышней воли И волос с головы не упадет, За что тогда в тот беспощадный год Была дана мне вот такая доля?   Свалиться в двадцать в черные лишения, А в небе — все спокойны и глухи, Скажите, за какие преступленья? И за какие смертные грехи?!   Да, раз выходит, что без Высшей воли Не упадет и волос с головы, То тут права одна лишь мысль, увы, Одна из двух. Одна из двух, не боле:   ОН добр, но слаб и словно бы воздушен И защитить не в силах никого. Или жесток, суров и равнодушен, И уповать нелепо на Него!   Я в Бога так уверовать мечтаю И до сих пор надежду берегу. Но там, где суть вещей не понимаю — Бездумно верить просто не могу.   И если с сердца кто-то снимет гири И обрету я мир и тишину, Я стану самым верующим в мире И с веры той вовеки не сверну!	РАЗНЫЕ СВОЙСТВА Заяц труслив, но труслив оттого, Что вынужден жить в тревоге, Что нету могучих клыков у него, А все спасение — ноги.   Волк жаден скорее всего потому, Что редко бывает сытым, А зол оттого, что, наверно, ему Не хочется быть убитым.   Лисица хитрит и дурачит всех Тоже не без причины: Чуть зазевалась — и все! Твой мех Уже лежит в магазине.   Щука жестоко собратьев жрет, Но сделайте мирными воды, Она кверху брюхом тотчас всплывет По всем законам природы.   Меняет окраску хамелеон Бессовестно и умело. — Пусть буду двуличным, — решает он. Зато абсолютно целым.   Деревья глушат друг друга затем, Что жизни им нет без света, А в поле, где солнца хватает всем, Друг к другу полны привета.   Змея премерзко среди травы Ползает, пресмыкается. Она б, может, встала, но ей, увы, Ноги не полагаются...   Те — жизнь защищают. А эти — мех. Тот бьется за лучик света. А вот — человек. Он сильнее всех! Ему-то зачем все это?
НАСТУПИТ ЛИ КОНЕЦ СВЕТА Наступит ли в мире конец света? Не знаю. Но, думаю, это — ложь. Он есть постоянно зимой и летом У каждого — свой. Потому, что это Тот день, когда ты, увы, умрешь...   А что до суда, то вздохнем невольно: Ведь жизнь обрывается навсегда. Какого ж еще нам тогда суда? Наверное, смерти вполне довольно! 14 декабря 1991 г. Переделкино

 

- Асадов Э.А. дорога в крылатое завтра: Поэзия, проза. – М.: Изд-во Эксмо, 2003. – 544 с., илл.

- Асадов Э.А. Не надо отдавать любимых: Стихи. 2-е издание. – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002. – 384 с. (Серия «Домашняя библиотека поэзии»).

 

 Н.С.Пасынкова

 Сценарии Вы можете найти в рубрике "Сценарии мероприятий для пожилых людей" по ссылке http://qoo.by/U0X

Большинство сценариев опубликованы в 10ти электронных книгах "СЦЕНАРИИ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ":

1 Праздничные - 15 сценариев https://yadi.sk/i/QzOELbQM3ErJ6p

2 Познавательные - 20 https://yadi.sk/i/i6XVEX103EvtDg

3 Интеллектуальные – 5 https://yadi.sk/i/sr0y7Bc63EjMsZ

4 Литературные - 5 https://yadi.sk/i/G8tyWb2n3EjNRC

5 Литературно-музыкальные композиции – 9 https://yadi.sk/i/hvrfoiTg3EjNiS

(Список из 35 сценариев в программе клуба «Советская песня»  - на моём блоге http://passna.blogspot.ru/p/blog-page_94.html

Разработки сценариев в электронной книге «Советская песня. Сценарии»  https://yadi.sk/i/5L-ikxqz3Eir8v)

6 Спортивные - 20 https://yadi.sk/d/JdGvxRmb3EjLfi

7 Танцевальные - 5 https://yadi.sk/i/9dBEs4XB3EjLuT

8 Развлекательные, игровые - 16 https://yadi.sk/i/-VSC1PAD3Esiu3

9 Театрализованные - 6 https://yadi.sk/i/mD0b9JxJ3ErJd7

10 Знакомства - 15 https://yadi.sk/i/GQMZI77Y3EjMAm

Беседы. Информационный материал для бесед на нравственное воспитание и о здоровье на моём блоге в рубриках:    

«Статьи» http://qps.ru/qTVSu

"Советы мудрых" http://qoo.by/U0V

"Советы психологов" http://qoo.by/U0U

«Размышлялки» http://qps.ru/U3XWr

 «Проверено на себе» http://qps.ru/N7cdH 

  И в других рубриках.

 

Мои впечатления от работы с этой категорией граждан читайте в рубрике «Мои впечатления» http://qps.ru/mY0iy